СЦЕНА XI
Я ВИЖУ
Я вижу, что небольшая часть людей пользуется трудами большей части. Сначала идут Морозовы, Демидовы, Юсуповы, потом крупные банкиры, купцы, землевладельцы, чиновники. Потом средние банкиры, купцы, землевладельцы, чиновники, к которым принадлежу и я. Потом мелкие торговцы, ростовщики, учителя и управляющие. Потом дворники, лакеи, кучера, и под конец уже рабочий народ – фабричные и крестьяне. Соотношение которых составляет 10:1.
Я вижу, что в наше время жизнь рабочего человека с каждым годом становиться всё труднее. Положение стариков, женщин и детей рабочих, находится на грани выживания. Они прямо гибнут от усиленной работы и недоедания, и жизнь эта не обеспечена даже в своих первых потребностях.
Я вижу, что положение нерабочего сословия с каждым годом переполняется избытком и роскошью. Богатство дошло до таких размеров, о которых раньше и мечтать не могли в волшебных сказках. Человек обладающий таким состоянием может вообще не работать и при этом без труда пользоваться всеми благами жизни.
Я вижу, что сижу на шее у рабочего человека, и требую, чтобы он вёз меня. Я уверяю себя и других, что очень хочу помочь ему, но конечно только не тем, чтобы слезть с него.
Ведь это так просто. Если я хочу помогать бедным, т. е. сделать бедных не бедными, я не должен создавать этих самых бедных. Я одной рукой даю бедным, несколько рублей, а другой рукой забираю тысячи рублей.
Мог ли я на самом деле помочь? Я расслабленный, изнеженный, требующий помощи и услуг сотен людей, решил помогать – кому же? Людям, которые встают в пять, спят на досках, питаются капустой с хлебом, умеют пахать, косить, запрягать, шить. Людям, которые и силой, и выдержкой, и искусством, и самодисциплиной в сто раз сильнее меня. Этим людям я решил помогать! Самый слабый из них – пьяница, житель Ржанова дома, тот, которого они называют лентяем, во сто раз трудолюбивее меня. Он отдаёт во много раз больше, чем берёт от людей.
Трудно мне было признаться себе, но, когда я открыл глаза на происходящее, я увидел тот ужас, в котором жил. Я стоял по уши в грязи и хотел других вытаскивать из этой грязи.
СЦЕНА XII
РАБСТВО ЕСТЬ
Рабство есть. В чём же оно?
В том же, в чём оно всегда было и без чего оно не может быть: в насилии сильного и вооружённого над слабым и безоружным.
Самым сильным и главным в наше время являются деньги. Деньги получили самое большое применение, для лишения людей их имущества, свободы, и даже жизни. Но получается по сути своей, это всё то же классическое рабство, только в новой маске.
Я понял только то, что я знал давным-давно: ту истину, которая передавалась людям с самых древних времен и Буддой, и Исаией, и Лаодзы, и Сократом, и несомненно передана нам Иисусом Христом и предшественником его, Иоанном Крестителем. Иоанн Креститель на вопрос людей: что нам делать? – отвечал коротко и ясно: «у кого две одежды, тот дай тому, у кого нет, и у кого есть пища, делай то же». То же говорил Христос: что нельзя служить богу и мамону. Он запретил ученикам брать не только деньги, но две одежды. Он сказал богатому юноше, что он не может войти в царствие божие потому, что он богат, и что легче верблюду войти в ушко иглы, чем богатому в царство божие.
Некоторые индивиды защищают насилие, сравнивая людей с животными, и называют это борьбой за существование. И это может быть правдой, некоторые из них очень похожи на животных. Они как грабительницы-пчёлы, пользуются трудом других, и направляют результаты не на общие цели, а к личному удовлетворению. В итоге они как грабительницы-пчёлы, погибают от этого.
Я понял, что несчастия людей происходят от рабства, в котором одни люди держат других людей. Когда я был рабовладельцем, имея крепостных крестьян, я понял всю безнадёжность своего положения. Я понял, что мне не быть счастливым, пока я пользуюсь результатами их труда.
Рабство оно не только раба уродует, но и рабовладельца также. Нельзя с людьми обращаться по-скотски, и при этом самому оставаться человеком.
СЦЕНА XIII
СВИСТОК
В один из вечеров, в Москве проходил большой бал.
В тот вечер я вышел из дома в 9-м часу. Жил я в местности, окруженной фабриками, которые после недели непрерывной работы выпустили народ на выходной.
Каждое утро в 5 часов слышен один свисток, другой, третий, десятый, дальше и дальше. Это значит, что началась работа женщин, детей и стариков. В 8 часов другой свисток – это полчаса передышки и в 12 третий – это час на обед, и в 8 четвертый – это окончание работы.
По странной случайности, кроме ближайшего ко мне пивного завода, все три фабрики, находящиеся около меня, производят только предметы, нужные для балов.
На одной фабрике делают только чулки, на другой – шёлковые материи, на третьей – духи и помаду.
Горожане привыкли к этим свисткам, и лишь изредка сверяют по ним время, чтобы пойти на прогулку. Но что в действительности означают эти свистки, мало кого интересует. В действительности свисток в 5 утра, значит то, что спавшие в сыром подвале мужчины и женщины, подымаются в темноте и спешат идти в гудящую машинами фабрику. Часто они работают в жаре, духоте и грязи по двенадцать и больше часов подряд. Засыпают и снова подымаются, и снова и снова продолжают эту бессмысленную для них работу.
И так проходят одна неделя за другой с перерывами на праздники. В этот день был как раз один из тех праздников. Рабочие выходят на улицу: везде трактиры, царские кабаки, девки. И они, пьяные ходят из одного трактира в другой. Я прежде видел такие гулянки рабочих, и даже упрекал их в этом. Но с тех пор, как я слышу каждый день эти свистки и знаю их значение, я удивляюсь только тому, что не все они такие.
И вот показались со всех сторон кареты, все направлялись в одну сторону. В каретах дамы, закутанные в шубы и оберегающие цветы и прически. Всё, начиная от сбруи на лошадях, кареты, колес, сукна на кафтане кучера до чулок, башмаков, цветов, перчаток и духов – всё это сделано теми людьми, которые пьяные будут спать в ночлежных домах с проститутками, а некоторые в полицейском участке. Вот мимо таких едут посетители бала, и им и в голову не приходит, что есть какая-нибудь связь между тем балом, на который они собираются, и этими пьяными, на которых кричат их кучера.
Люди в каретах уверенны, что ничего плохого не делают. Они просто веселятся на балу. Веселятся! Веселятся с 11 до 6 часов утра, в то время, как большинство голодает, ночуют по приютам, а некоторые умирают.
СЦЕНА XIV
БАЛЫ
На бал приезжают повеселиться со всей округи. Женщины в полуобнажённом состоянии, с выставленными голыми грудями, с накладными задами и обтянутыми ляжками, молодые и не очень, являются среди чужих мужчин, и с ними под звуки одурманивающей музыки обнимаются и кружатся. Старые женщины, часто так же оголённые, сидят, глядят на молодых. Не мудрено, что это делается ночью, тогда, когда весь народ спит, чтобы никто не видел этого. Но они и не скрывают это, они считают, что и скрывать нечего, что это очень хорошо, что это просто веселье такое.
Может быть, так оно и есть. Но как мы дошли до такого?
Ведь каждая из женщин, которая приехала в платье за 150 рублей, не родилась на балу? Скорее всего она жила и в деревне, знает свою няню и горничную, у которой отцы и братья, для которых заработать 150 рублей на избу есть цель всей трудовой жизни. Она веселиться и знает, что носит на своем оголённом теле ту избу, о которой мечтает брат её любимой горничной? Предположим, что она по наивности не сделала таких выводов. Но понимает, что весь этот бархат, и шёлк, и конфеты, и цветы, и кружева, и платья не растут сами собой, а их делают люди? Этого же она не может не знать?
Не могла она не знать и того, что в эту ночь мороз доходил до 28 градусов и что кучер-старик сидел на морозе всю ночь. Но я уверен, что она не видит этого. Эта молодая женщина, попала под гипноз, её нельзя осудить. Она делает так, как её воспитывали родители.
Родители объясняют это так: «Я никого не принуждаю: вещи я покупаю, людей – я нанимаю. Я не принуждаю никого, я даю деньги. Что же тут плохого?»
СЦЕНА XV
ПАПИРОСКИ
Однажды я зашёл в гости к одному знакомому. Проходя первую комнату, я удивился, увидев двух женщин за столом. Я знал, что знакомый мой – холостяк. Худая, жёлтая, женщина, лет 30-ти, в накинутом платке, быстро, быстро что-то делала руками и пальцами над столом, нервно вздрагивая, точно в каком-то припадке. Напротив, сидела девочка и точно так же что-то делала, точно так же вздрагивая. Обе женщины, казалось, были одержимы. Я подошёл ближе и увидел то, что они делали. Они взглянули на меня и так же сосредоточенно продолжали своё дело. Перед ними лежал рассыпанный табак и патроны. Они делали папироски. Женщина растирала табак в ладонях, захватывала в машинку, надевала патроны и кидала девочке. Девочка свертывала бумажки в папиросы. Все это делалось с такой быстротой, с таким напряжением, что нельзя описать этого. Я выразил удивление их быстроте.
– Четырнадцать лет только этим и занимаюсь, – сказала женщина.
– Что же, трудно?
– Да, дышать тяжело бывает.
Впрочем, я сам уже увидел это. Девочка занимается этим третий год, но видно, что организм её начал разрушаться.
Знакомый мой, добрый и либеральный человек, нанял этих женщин делать папироски за 2 рубля 50 копеек за тысячу штук. У него есть деньги, и он даёт их за работу. Что ж тут плохого? Знакомый мой встает часов в 12. Вечер, от шести до двух, проводит за картами или фортепиано, питается вкусным и сладким; всю работу за него делают другие. И вот от скуки он выдумывал себе новое удовольствие – курить.
И выходит, чтобы заработать себе на пропитание, эта женщина и девочка превращают себя в машину и губят своё здоровье вдыхая табак. А у него есть деньги, которые он не заработал, и он предпочитает играть в карты, чем делать себе папиросы.
Я поговорил с ним об этом. Но услышал возражения. Он говорил: «Если я буду сам крутить папиросы, и буду отдавать эти деньги бедным, то у бедных всё равно всё отберут, и та моя капля в море не поможет».
Есть индейская сказка о том, что человек уронил жемчужину в море и, чтобы достать ее, взял ведро и стал черпать и выливать на берег. Он работал так не переставая, и на седьмой день морской дух испугался того, что человек осушит море, и принёс ему жемчужину. Если бы наше общественное зло угнетения человека было море, то и тогда та жемчужина, которую мы потеряли, стоит того, чтобы отдать свою жизнь на вычёрпывание моря этого зла. Князь мира сего испугается и покорится скорее морского духа; но общественное зло не море, а вонючая, помойная яма, которую мы старательно наполняем сами своими нечистотами. Стоит только очнуться и понять, что мы делаем, разлюбить свою нечистоту, чтобы воображаемое море тотчас иссякло и мы овладели той бесценной жемчужиной братской, человеческой жизни.
СЦЕНА XVI
РАЗДЕЛЕНИЕ ТРУДА
Одни люди заняты умственной и духовной работой, а другие физической. Первым хочется думать, что это самый правильный обмен услугами. Они отдают свой умственный труд, а взамен, большая часть людей кормит, одевает, и делает за них всю грязную работу. Вы давайте нам пищу для тела, а мы вам взамен пищу духовную. На первый взгляд обмен, кажется, совершенно верный, но в жизни получается не совсем так. В реальности получается, что пищу для тела отдают прежде, чем получают духовную.
Производители духовной пищи говорят: для того чтобы мы могли дать духовную пищу, вы кормите, одевайте нас, выносите за нами наши нечистоты.
Производители телесной пищи не заявляют никаких требований и отдают телесную пищу, даже если не получили духовной. Получается условия обмена не одинаковы. Что если, каждый работник тоже скажет: перед тем, как я начну работу, мне нужно иметь плоды духовной пищи. Для того чтобы мне иметь силы для работы, мне необходимы: религиозное учение, порядок в жизни, радости и утешения, которые дают искусства. У меня нет времени создавать свое учение о смысле жизни, – дайте мне его.
У меня нет времени придумывать законы, при которых бы не нарушилась справедливость, – дайте мне это. У меня нет времени заниматься механикой, физикой, химией, – дайте мне книги с указанием о том, как мне улучшить свои орудия, свою работу, свои жилища, свою жизнь.
А пока всё, что вы предлагаете мне, не годится, и мне это не нужно. И пока я не получу этой пищи, я не могу работать для вас. Что, если рабочий скажет это? И если он скажет это, ведь это будет не шутка, а только самая простая справедливость. Ведь если рабочий только скажет это, то правды гораздо больше на его стороне, чем на стороне человека умственного труда. Правды на его стороне больше потому, что труд, рабочего человека необходим и тем и другим. И если человеку умственного труда ничего не мешает давать рабочему духовную пищу, то рабочему мешает то, что у него самого очень мало этой телесной пищи.
Вот уже лет 10 у нас в России расходятся миллионами книги, картины, открываются балаганы, и народ и смотрит, и поёт, и получает духовную пищу не от нас, а из Европы. И вот вопрос: а где наши производители, которые обещали поставлять народу духовную пищу? А они оправдываются и хлопают глазами. А поздно уже хлопать глазами, вы взяли на себя обязательство учить народ, а он за это кормит вас. Только поэтому вы освободили себя от другой, настоящей работы.
Чему же вы научили его? Народ ждал годы, десятки, сотни лет. Вы учите и удивляете только друг друга, а про народ давно забыли. Так забыли, что другие начали учить и удивлять его, и вы даже не заметили этого. Так несерьёзно вы говорили о разделении труда, и о своей пользе для народа. Так очевидно, что это, была одна очередная бесстыдная отговорка.