1886: ЧТО ДЕЛАТЬ?

По мотивам книги Л.Н. Толстого “Что делать?”

Утро. Кабинет в доме писателя. В левом углу комнаты из окна падает свет на массивный стол, на котором в беспорядке лежат книги и бумаги. На переднем плане у левой стены, висит на стойке мундир. В правом углу на стене над старым диваном портрет женщины. Посередине комнаты у камина стоит чайный столик и два кресла.

СЦЕНА I

СТРАШНОЕ ВРЕМЯ

У камина хозяйничает СТЕПАН.

Что же делать? Господи боже мой, Андрей Николаевич. Такой хороший человек, а столько горя хлебнул. Бог уберёг на войне не погибнуть, а он снова на амбразуру лезет. Уже второй месяц ходят слухи, что заберут его снова на каторгу, если не перестанет писать про господ гадости. Как бес в него вселился, ей богу. «Эй, Степан, друг мой сердечный — это он мне: холопу безродному! Все люди равны, и не гоже тебе у меня в прислуге ходить, ты свободный человек, я тебя отпускаю, если желаешь ступай куда хочешь». А куда мне идти? Я здесь родился, мой отец и дед тоже, я другого не знаю. Привык я служить барину, да и на кого я его оставлю, без меня пропадёт совсем.
Да и время нынче страшное, по всем губерниям крестьянские восстания, барин говорил, что в Киевской губернии на бунт вышли аж 50 тысяч человек. Ещё был жив мой батюшка, отменили крепостничество, а жизнь лучше не стала. Пять лет назад нашего Царя-батюшку, террористы на бомбе подорвали, тоже лучше не стало. В городе тоже не легко, знакомый рабочий Васька говорил, что на фабриках по всюду стачки. (Смотрит в потолок и крестится.) Господи спаси и сохрани. А народ хочет самых простых вещей — чтобы сократили рабочий день, запретили детский труд, повысили заработную плату.
И барин тоже пишет в газету, что рабочие без начальства смогут, а начальство без рабочих нет. Теперь стоит задержать зарплату на пару дней, сразу возникают стачки. Рабочие требуют, чтобы на производстве начальство обращалось к ним на «Вы». Эх, доведёт всё это до беды, не приведи Господь. (Слышит звук шагов, крестится.)

СЦЕНА I I

ЗАПИСКА

СТЕПАН и АНДРЕЙ НИКОЛАЕВИЧ.

АНДРЕЙ НИКОЛАЕВИЧ. Вот негодяи, Степан ты только посмотри. (Машет газетой.) Сволочи. Мало того, что они не приняли мою новую статью, а ещё и издеваются, мерзавцы.
СТЕПАН. Андрей Николаевич ну зачем так рисковать? Зачем вы себе врагов наживаете, вы же понимаете, что с ними шутки плохи.
АНДРЕЙ НИКОЛАЕВИЧ. Понимаю Степан, а делать что-то надо. Нужно бороться, или как?
СТЕПАН. Ведь они вас снова в Сибирь отправят.
АНДРЕЙ НИКОЛАЕВИЧ. Нет ты только послушай. (Открывает газету.) Уездная полиция получила доказательства того, что Андрей Ростовцев неким образом причастен к организации крестьянского бунта, пристав заверяет, что лично займётся расследованием данного дела. Вот негодяи.
СТЕПАН. Что же делать?
АНДРЕЙ НИКОЛАЕВИЧ. Если оно так, то они уже выслали сюда полицейскую команду. Они будут в течении получаса, может через час.
СТЕПАН. Господи боже, помилуй.
АНДРЕЙ НИКОЛАЕВИЧ. Поздно уже бога просить. Кстати, я жду очень важное сообщение. Мне ничего не передавали?
СТЕПАН (Судорожно ищет по карманам записку). Как не передавали, с утра уже посыльный принёс. Вот. (Показывает записку.)
АНДРЕЙ НИКОЛАЕВИЧ. Что же ты сразу не сказал? (Степан пожимает плечами.) Я же говорил с красной печатью, это срочные сообщения. Забыл?
СТЕПАН. Никак нет, всё помню.
АНДРЕЙ НИКОЛАЕВИЧ. Ну это хорошо, что помнишь. Тогда читай. (вытянув ноги уселся на диване.)
СТЕПАН. (Нервно моргая всматривается в записку). Мой дорогой друг Мистер Дрэй. (Остановился и поднял глаза на Андрея Николаевича.)
АНДРЕЙ НИКОЛАЕВИЧ. Читай, читай. Что смотришь?
СТЕПАН (Откашлялся). Мой дорогой друг Мистер Дрэй. Вы знаете, что я очень ценю вашу честность, и уверен, что вы понимаете, что поставили себя в глупое положение, как дворянин, и что за эту правду, вам придётся отдать всё, что у вас есть, и ваши враги сделают всё, чтобы разрушить вашу жизнь, и они не перед чем не остановятся. Мне стало известно, что сам магнат-Березин, после прочтения вашей прошлой статьи обещал покончить с этим делом, а как вы понимаете этот человек имеет все ресурсы, чтобы выполнить своё обещание. К моему сожалению, времени у вас совсем не осталось. Но хочу вам напомнить, что в этой борьбе вы не один, и со своей стороны мы сделаем всё, что в наших силах, чтобы помочь вам и вашей семье. (P. S. После прочтения сжечь). Ваш дорогой друг Мистер Кат.

Степан подошёл к камину и бросил туда записку.

АНДРЕЙ НИКОЛАЕВИЧ. Значит времени совсем нет. Есть вести из города, когда возвращается Марья с детьми?
СТЕПАН. Стало быть, завтра должны приехать.
АНДРЕЙ НИКОЛАЕВИЧ. Значит надо сообщить, чтобы они пока оставались в гостях.

Андрей Николаевич быстро подошёл к столу, взял перо и найдя подходящую бумагу, принялся писать.

СТЕПАН. Дочка ваша Анна говорила, что Маман очень беспокоится о деньгах (Андрей Николаевич остановился и поднял глаза на Степана.), и она снова молилась, и просила вам не говорить, потому что знает, вы этого не одобряете.
АНДРЕЙ НИКОЛАЕВИЧ (Протягивает письмо). Вот. Как можно быстрее отправь в город. И Степан, ты понимаешь, что я просто так сдаваться не собираюсь? (Степан кивнул.) Ты мне не слуга, ты свободный человек, поэтому…
СТЕПАН (Перебивая). Поэтому я с вами до конца. Я это сам решил.

Андрей Николаевич встаёт из-за стола, подходит к Степану и протягивает руку.

АНДРЕЙ НИКОЛАЕВИЧ. Тогда поспеши, друг мой. Скоро всё решиться. (Хлопает Степана по плечу.) Ступай, а я пока подумаю, что делать.

СЦЕНА I I I

ЧТО ДЕЛАТЬ?

АНДРЕЙ НИКОЛАЕВИЧ один.

Так что же делать? Чтобы ответить на этот вопрос мне потребовалось много лет, но самое главное я понял в тот миг, когда меня, прикованного кандалами к стене, избивали. Мой разум кричал, однако и сквозь этот крик я увидел, что даже в этом беспомощном состоянии я не пал духом – я могу ненавидеть своих мучителей или могу понять и простить их. И вот тогда сделанный мной выбор, между страхом и борьбой, привёл меня к ответу на этот вопрос.

Но это долгая история. Когда-то я был патриотом, но растерял свои идеалы в пожаре войны, потом писателем, который потерял самого себя в мире роскоши и разврата, и даже духовным лидером, который утратил свою веру, на каторге в Сибири. Я не раз был на грани жизни и смерти, но я выжил, в то время, когда люди вокруг меня погибали. Это были хорошие люди. Они были лучше меня, и в первый раз в жизни, по-настоящему столкнувшись лицом к лицу с несправедливостью, мои глаза открылись. Тогда я увидел — что делать?
Но начинается моя история не с каторги в Сибири, а с моего первого дня в Москве. В те годы я ещё был очень популярным писателем, многие газеты покупали мои статьи. Удача сопутствовала мне, ни с кем так не искали встречи, как со мной. «Андрей Николаевич Ростовский – герой, просветитель, надежда Российской Империи». Я наслаждался своим положением, тогда я считал себя счастливым человеком.
Я всю жизнь прожил в деревне. Когда я переехал в Москву, меня удивила городская бедность. И я принял решение записывать всё увиденное, и потом на основе этих наблюдений я написал несколько статей, в которых я попытался показать настоящую жизнь людей, и главное указать на сложившиеся противоречия. Если быть точным, то в газету я отправил 16 статей, по известным теперь причинам, эти статьи поставили крест на моей писательской карьере. Хотя в начале моя затея нашла поддержку в высших кругах, но по мере моего погружения в суть существующих проблем, их пыл начал угасать. И последнюю, шестнадцатую статью, вообще отказались печатать. И более того, прошлые статьи так же запретили, и мне интересно почему? Что в этих статьях было такого? Почему сам магнат-Березин, хочет меня отправить на каторгу? И что вообще делать? Вопросов много, и чтобы ответить на них, нужно вернуться к началу.

СЦЕНА IV

ГОРОДСКАЯ БЕДНОСТЬ

Я знаю деревенскую бедность, но городская была для меня в новинку и непонятна. В Москве нельзя пройти улицы, чтобы не встретить нищих. Но я заметил, что на прямую никто из них не просит. Проходя мимо они останавливаются, снимают шапку, и стараются встретиться с тобой глазами. И смотря на твою реакцию, решают просить или нет. Если ты остановишься, он делает поклон и просит, а если не остановишься, он делает вид, что забыл дорогу, и проходит дальше. Это настоящий московский нищий, учёный. Сначала я не понимал, почему они не просят открыто, но один раз гуляя по Афанасьевскому переулку, я увидел, как городовой ведёт под руки опухшего от водки и оборванного мужика. Я спросил:
– За что?
Городовой ответил мне:
– За прошение милостыни.
– Разве это запрещено?
– Стало быть, запрещено, – ответил городовой. Он повёл мужика в участок. Я пошёл за ними. Мне хотелось узнать, почему запрещено просить милостыню. Я не мог понять, как это можно запретить одному человеку просить у другого, и вообще, вся Москва полна нищими.
Я вошёл в участок, за столом сидел человек с саблей и пистолетом. Я спросил:
– За что взяли этого мужика?
Человек с саблей и пистолетом строго посмотрел на меня и сказал:
– Вам то какое дело? – Однако, увидев мою решительность, он сменил тон и прибавил: – Начальство велит забирать таких; стало быть, надо.
Я ушёл. Выходило, что по закону в Москве запрещено просить милостыню. Но почему же некоторых ловят, а других оставляют? Этого я никак не мог понять.
Нищие в Москве разные бывают, а вернее нищими становятся по разным причинам. Например, некоторые из них были проездом и заболели здесь, и вышли из больницы, но так и не нашли деньги на дорогу домой. Некоторые просто начинали пить, как тот мужик распухший от водки. У некоторых сгорел дом, были и просто старики, бабы с детьми, но были среди них и обманщики тоже. Встречаю один раз мужика, он просит денег, я его спрашиваю, кто он, откуда. Он говорит, что пришёл на заработки из Калуги. Сначала работа была – всякий старый хлам пилить на дрова. Когда работу закончил, другой не нашёл, и вот он ищет уже вторую неделю, проел всё, что было, а надо ещё новую пилу покупать. Я даю ему деньги на пилу, говорю место где требуются работники. На другой день прихожу, спрашиваю, приходил ли мужик. Не приходил.
И так несколько человек обманули меня. Некоторые просили на обратный билет, чтобы уехать домой, и через неделю опять попадались мне на улице. Они повторяли мне тот же обман, а некоторые скрывались, увидев меня. Так я увидел, что в числе нищих есть и обманщики, хотя винить их я бы не стал. Всё это были полураздетые, бедные, худые люди; но были и те самые, которые действительно голодают или замерзают, и об этом часто пишут в газетах.

СЦЕНА V

ЛЯПИНСКИЙ ДОМ

Когда я говорил про эту городскую нищету с горожанами, мне всегда говорили: «О! Это вы еще ничего не видели. А вы пройдите на Хитров рынок и посмотрите на тамошние ночлежные дома. Там вы увидите настоящую «золотую роту». Но на самом деле нищих теперь в Москве не рота и не полк, а их целая армия, думаю, около 50 тысяч. Меня удивляло, что старожилы, всегда говорили это с некоторым удовольствием, как бы гордились передо мной тем, что они знают это. Я помню, когда я был в Лондоне, там старожилы тоже как будто хвастались, говоря про лондонскую нищету. Вот, мол, как у нас, посмотрите.
И мне захотелось увидеть это лично. Несколько раз я направлялся в сторону Хитрова рынка, но всякий раз мне становилось жутко и совестно. «Зачем я пойду смотреть на страдания людей, которым я не могу помочь?» – говорил один голос. «Нет, если ты живешь здесь и видишь все прелести городской жизни, поди, посмотри и на это», – говорил другой голос.
И вот в декабре месяце, в морозный день, я пошёл к Хитрову рынку. Неподалёку от рынка, я заметил толпу людей в старых одеждах, с нездоровым цветом лица, а главное, с особым безразличием ко всему окружающему. Я пошёл за ними и вышел на рынок. На рынке такие же женщины в оборванной одежде, старые и молодые, сидели, торговали чем-то, ходили и ругались. Народу было мало. Пройдя рынок, толпа повернула на лево, где были частные ночлежные дома. Идущие остановились возле дома, у которого дожидались и другие люди, это был Ляпинский бесплатный ночлежный дом. Я тоже остановился.
Ближайшие ко мне люди стали смотреть на меня. Во всех взглядах было выражение вопроса: зачем ты – человек из другого мира – остановился тут? Кто ты? Самодовольный богач, который хочет порадоваться на нашу беду, развлечься от своей скуки и еще помучить нас, или человек, который жалеет нас? На всех лицах был этот вопрос.
Ближе всех ко мне стоял мужик с опухшим лицом и рыжей бородой, в прорванном кафтане и босиком. А было 8 градусов мороза. Я спросил, откуда он. Он охотно ответил, что приехал искать работу из Смоленска. «Работы говорит – нет, солдаты нынче всю работу отбили. Вот и мотаюсь теперь». Он рассказал, что днем греется по кабакам, питается остатками недоеденного хлеба, ночует бесплатно здесь в Ляпинском доме. Паспорта у него нет, поэтому ждёт, когда будет обход полицейского, который заберёт его в острог и отправит по этапу на местожительство. «Говорят в четверг будет обход, тогда и заберут. Только бы до четверга дожить». Меня поразило, что острог и этап представляются для него землёй обетованной.
Пока он рассказывал, человека три из толпы подтвердили его слова и сказали, что они точно в таком же положении. Потом один попросил денег; я дал. Попросил другой, третий, и толпа окружила меня. Началась давка. Дворник соседнего дома крикнул на толпу, и толпа покорно исполнила его приказание. Все смотрели на меня и просили; и одно лицо было измученнее и униженнее другого. Я роздал всё, что у меня было. Денег у меня было немного: что-то около 20 рублей, и я с толпою вместе вошёл в ночлежный дом.
Ночлежный дом огромный. В верхних этажах располагаются мужчины, в нижних – женщины. Сначала я вошёл в женские; большая комната вся занята койками, похожими на койки 3-го класса железных дорог. Женщины, странные, оборванные, в одних платьях, старые и молодые, входили и занимали места. Некоторые старые крестились и поминали того, кто устроил этот приют, некоторые смеялись и ругались. Я прошёл наверх. Там также размещались мужчины; между ними я увидел одного из тех, которым я давал деньги. Увидев его, мне вдруг стало ужасно стыдно, и я поспешил уйти. И с чувством совершённого преступления я вышел из этого дома и пошёл домой. Дома я вошёл по коврам лестницы в переднюю, и, сняв шубу, сел за обед из 5 блюд, за которым служили два лакея во фраках, белых галстуках и белых перчатках.

СЦЕНА V I

НЕ МЫ ТАКИЕ – ЖИЗНЬ ТАКАЯ

В тот же вечер, когда я вернулся из Ляпинского дома, я рассказал своё впечатление одному приятелю. Приятель – городской житель – начал говорить мне, что это самое естественное городское явление, что я только по наивности своей вижу в этом что-то особенное, что это всегда так было и будет, что это должно быть так и это неизбежное условие цивилизации. В Лондоне еще хуже... стало быть, дурного тут ничего нет.
Я должен был согласиться с ним, но в глубине души я чувствовал, что и я прав.
Мои близкие, отвечали тоже самое, что и мой приятель, и выражали одобрение моей доброте и чувствительности. И я охотно поверил этому. И не успел я оглянуться, как, вместо чувства упрёка и раскаяния, во мне уже бушевало чувство собственного достоинства и желание рассказать об этом людям.
Я убедил себя, что виноват тут не я и моя роскошная жизнь, а просто жизнь так устроена. Я никак не могу повлиять на то зло, которое я видел. Изменяя свою жизнь, я сделаю несчастным только себя и своих близких, а те несчастия останутся такие же.
И потому задача моя не в том, чтобы изменить свою жизнь, а в том, чтобы помочь тем, кто в этом нуждается. И я стал обдумывать план благотворительной деятельности. И очень скоро я придумал следующее: вызвать в богатых людях сочувствие, и собрать необходимые деньги. В это время случилась перепись населения, и я мог обойти все притоны бедности и помочь им деньгами, работой, переездом из Москвы, помещением детей в школы, стариков в приюты.
Составив себе этот план, я написал статью об этом и, прежде чем отдать её в печать, пошёл по знакомым, от которых надеялся получить содействие. Все слушали меня внимательно и серьёзно.
– Ах, да! Разумеется. Это было бы очень хорошо, – говорили мне. – Само собой разумеется, что этому нельзя не сочувствовать. Да, мысль ваша прекрасна. Я сама думала это, но... что едва ли можно рассчитывать на большой успех... Впрочем, я, со своей стороны, разумеется, готов содействовать.
В последнем доме, в котором я был в этот день, я случайно застал большое общество. Хозяйка этого дома уже несколько лет занимается благотворительностью. У подъезда стояло несколько карет, в передней сидело несколько лакеев в дорогой форменной одежде. В большой гостиной, за двумя столами и лампами, сидели одетые в дорогие наряды и с дорогими украшениями дамы и девицы.
Вид всей этой чесной компании, очень поразил меня. Состояние этих людей, равнялось нескольким миллионам, и те расходы на поездку сюда всех этих дам и господ, стоили в сто раз больше того, что здесь пожертвуют. Я сразу понял, что не найду в этом месте сочувствия своему делу. Через час мне предоставили слово, и я рассказал им то, что хотел.
После моего выступления одна особа предложила мне денег, сказав, что сама по бедным ходить не сможет, но денег даст. Только вот сколько денег и когда она их даст, она не сказала. Главное же лицо, к которому я обращался, сказало мне, что нельзя будет сделать многого, потому что средств мало. Средств мало потому, что богатые люди Москвы уже все на счету и выпрошено всё, что только можно. Всем этим благотворителям даны чины, медали и другие почести, и чтобы от них опять получить деньги нужно выпросить какие-нибудь новые почести от властей, но это очень трудно.
Всем почему-то становилось неловко, но каждый считал своим долгом одобрить саму мысль, и сразу начинали высказывать свои сомнения в успехе и начинали осуждать равнодушие и холодность нашего общества и всех людей, очевидно кроме себя.
Чуть позже отдав в печать свою статью я глубине души продолжал чувствовать, что все это не то, что из этого ничего не выйдет. Но статья была напечатана, и я взялся участвовать в переписи населения. Я затеял дело, и дело само уж затянуло меня.

СЦЕНА V I I

ПЕРЕПИСЬ НАСЕЛЕНИЯ

Для проведения переписи населения, по моей просьбе мне назначили участок у Смоленского рынка. В этом участке находятся дома, называемые просто - Ржанов дом, или Ржановская крепость. Я давно уже слышал про это место, это притон самой страшной нищеты и разврата, и потому я просил учредителей переписи назначить меня в этот участок.
Желание мое было исполнено.
В первый назначенный день студенты-счётчики пошли с утра, а я, благотворитель, пришёл к ним часов в 12. Я не мог прийти раньше, потому что встал в 10, потом пил кофе и курил, ожидая пищеварения. Я пришёл в 12 часов к воротам Ржановского дома.
В таких домах живут самые бедные, которых в Москве, как я узнал в последствии, больше ста тысяч. Тут есть представители бедноты всякого рода; мастера, сапожники, столяры, токари, башмачники, портные, кузнецы; также извозчики, торговки, прачки, старьевщики, ростовщики, и тут же нищие и распутные женщины.
И, как ни странно, я не испытал здесь ничего похожего на то, что я испытал в Ляпинском доме, но, напротив, я испытывал чувство почти приятное. Да и зачем я говорю: «почти приятное»? Это неправда; чувство, вызванное общением с этими людьми, было прямо очень приятное.
Я увидел, что большинство живущих здесь, все рабочие люди и очень добрые люди.
Я готовился к самому ужасному. И вдруг вместо этого представилось хорошее, такое, которое невольно вызывало уважение. И этих хороших людей было так много, что оборванные, праздные люди, которые изредка попадались среди них, не нарушали главного впечатления.
Хоть этим я забегаю вперед, но скажу здесь, что из всех этих людей, которых я записал, я по-настоящему не помог никому, несмотря на то, что для них было сделано то, чего они хотели. Из них мне особенно известны три человека. Все три после многократных подъёмов и падений теперь точно в таком же положении, в каком они были три года тому назад.

СЦЕНА V I I I

РАСПУТНЫЕ ЖЕНЩИНЫ

До проведения переписи я составил список, в который я включил все категории людей, которым я хотел бы помочь в первую очередь. И по началу не стал включать туда женщин, ведущих распутный образ жизни. Но таких женщин в Ржановском доме оказалось больше, чем я предполагал. Я встретил молодых и похожих на женщин до старых, потерявших образ человеческий. И после одного случая, мне пришлось пересмотреть свои взгляды на эту категорию женщин.
Это было в середине нашего обхода. У нас к тому времени уже выработалась некоторая тактика.
Сразу после того, как мы заходили в помещение, мы находили хозяина квартиры, и просили выделить нам, удобное место для записи. Потом один из нас садился, а другой опрашивал людей. В этот раз я был тем, кто опрашивает.
Я спросил женщину, кто она. Она сказала, что московская крестьянка.
– Чем вы занимаетесь?
Она засмеялась, и не ответила мне.
– На что вы живёте? – повторил я, думая, что она не поняла вопроса.
– В трактире сижу, – сказала она.
Я не понял и вновь спросил:
– На что вы живёте?
Она не отвечала мне. Из соседней комнаты, в которой мы еще не были, засмеялись женские голоса. Из комнаты вышел хозяин квартиры. Он слышал мои вопросы и ответы женщины. Он строго посмотрел на неё и обратился ко мне.
– Проститутка, – сказал он, очевидно довольный тем, что он знает это слово, и потом обратился к женщине. Его лицо изменилось, и он с особенным презрением, сказал ей:
– Что болтать зря: «в трактире сижу!» говори, как есть, проститутка, – ещё раз повторил он это слово.
Его слова, меня очень задели.
– Нам её винить не за что, – сказал я. – Если бы мы все по-человечески жили, и таких как она не было бы. Её не укорять, а жалеть надо. Разве она виновата?
Все в комнате замолчали. Хозяин смутился и опустил глаза. Женщины смотрели на меня и ждали. Я был смущен более всех.
Этот случай навел меня на мысль о том, что можно помочь и этим женщинам. Тогда мне казалось, что это очень легко. Но впоследствии я понял, всё безумие и глупость такого предположения.
Эта женщина, как и другие её коллеги по цеху, считает положение рабочего человека низким и достойным презрения. Она воспиталась так, чтобы жить не работая, и в этом причина всего. Это привело её сидеть в трактире. Кто же из нас будет учить её жизни? Разве много среди нас тех, кто считает по-другому? Если бы я сразу подумал об этом, я бы понял, что ни я и никто из тех, кого я знаю, не может лечить от этой болезни.
Эти женщины не видят ничего плохого в том, чем они занимаются. Несмотря на то, что их постоянно ругают, эта проблема признаётся и женщинами, и мужчинами, и начальством. Эти женщины не могут понять, в чём им раскаиваться и в чём им исправляться. Они искренне считают – что женщина должна удовлетворять, похоть мужчины и за это её должны кормить, одевать и жалеть.

СЦЕНА IX

МАЛЬЧИК СЕРЁЖА

Прежде чем я приступлю к описанию результатов своей благотворительной деятельности, я должен рассказать о положение детей. Желая спасти погибающие в этом разврате невинные души, я записывал их, чтобы заняться ими после.
Из числа детей особенно поразил меня 12-летний мальчик Серёжа. Этот умный, бойкий мальчик, живший у сапожника, после того, как отец его попал в тюрьму, остался сиротой. Я пожалел его и захотел помочь ему.
Расскажу теперь, чем закончилась моя помощь, потому что эта история лучше всего показывает мое ложное положение в роли благодетеля. Я взял его к себе и поместил на кухне. Нельзя же было вшивого мальчика из гнезда разврата взять к своим детям. На кухне он мне не мешался, кормил его не я, а кухарка, одели его в какие-то обноски, зато я считал себя очень добрым и хорошим. За первую неделю я раза два, проходя мимо него, сказал ему несколько слов и во время прогулки зашёл к знакомому сапожнику, предлагая ему мальчика в ученики, мальчик отказался от предложения и через неделю исчез.
Я пошёл в Ржанов дом узнать о нём. Он вернулся туда, но дома его я не нашёл. Мне сказали, что он второй день ходит на Пресненские пруды, где работает по 30 копеек в день в бродячем цирке. Если бы я вдумался тогда в жизнь этого мальчика и в свою, я бы понял, что мальчик испорчен тем, что он узнал возможность веселой жизни, что он отвык работать. И я, чтобы исправить его, взял в свой дом, где он видел, что же? Моих детей, которые никогда не работали, а напротив только доставляли работу другим: пачкали, портили всё вокруг себя, объедались сладким, били посуду и бросали собакам такую пищу, которая для этого мальчика представлялась лакомством.
Мальчик всё понял и не пошёл к сапожнику работать и есть с ним картошку с квасом, а пошёл в бродячий цирк водить слона по улицам за 30 копеек.

СЦЕНА X

СОКРУШИТЕЛЬНЫЙ УДАР

Эти несколько дней переписи, нанесли сокрушительный удар моему самообольщению, я понял, что затеянное мною дело не только глупо, но и гадко.
В Ляпинском доме я был как человек, который случайно увидел страшную язву на теле другого человека. Я был как врач, который пришёл к больному, обнажил его язву, расковырял её и должен сознаться, что всё это напрасно, что лекарство не поможет.
Если говорить о результатах моей благотворительности, то я получил более сотни писем. Некоторая часть обращений были от бывших дворян, потерявших всё. Один просил 200 рублей на закупку товара, второй чтобы отдать долги, третий хотел денег на приличную одежду, четвёртому нужно было фортепьяно, для проведения частных уроков.
Большинство же людей, не называли нужного количества денег, просили просто помочь. Но когда я более подробней вникал в их проблему, то оказывалось, что для её решения требовалось намного больше того, что я мог бы дать. В итоге я никому не помог, несмотря на то, что иногда старался сделать это.
Если говорить про тех, кто обещал помочь деньгами, никто не передал мне ни одного рубля. Я рассчитывал собрать около трёх тысяч, но ни один из них не вспомнил прежних обещаний. Денег дали только студенты, те деньги, которые они получили за работу по переписи, кажется, 12 рублей. Так что вся моя затея, собрать десятки тысяч рублей, и спасти людей от нищеты и разврата, окончилась грандиозным провалом. В итоге у меня было на руках 12 рублей, пожертвованные студентами, и 25 рублей, присланные мне Думой за работу распорядителя, которые я решительно не знал, кому отдать.
И перед отъездом из Москвы в деревню, я пошёл в Ржанов дом, чтобы раздать эти 37 рублей бедным.
Я обошёл знакомых в квартирах и там нашёл только одного больного человека, которому дал 5 рублей, кажется. Больше же там давать было некому. Разумеется, многие стали просить меня. Но я, как не знал их сначала, так не знал их и теперь, и решил, что я посоветуюсь с Иваном Федотычем, хозяином трактира, и я направился к нему.
Трактир был полон; нарядные пьяные девки сновали из двери в дверь; все столы были заняты; пьяных уже было много, и в маленькой комнатке играла гармонь и плясали двое. Иван Федотыч подсел ко мне. Я сказал ему, что, он лучше знает своих жильцов, и знает кому из них нужна помощь.
Я видел, что Иван Федотыч очень затрудняется, потому что знает, что все деньги, потратят у него же в трактире. Но мне надо было отделаться от моих 32 рублей, поэтому я настаивал. Через пол часа мы кое-как распределили и отдали деньги.
Так и закончилась вся моя благотворительная деятельность, и я уехал в деревню, раздраженный и злой на других, за то, что я сам делал глупо. Благотворительность моя закончилась, но ход мыслей и чувств, который она вызвала во мне, не закончился, а напротив она поставила передо мной, тот самый вопрос – «Что делать?».

СЦЕНА XI

Я ВИЖУ

Я вижу, что небольшая часть людей пользуется трудами большей части. Сначала идут Морозовы, Демидовы, Юсуповы, потом крупные банкиры, купцы, землевладельцы, чиновники. Потом средние банкиры, купцы, землевладельцы, чиновники, к которым принадлежу и я. Потом мелкие торговцы, ростовщики, учителя и управляющие. Потом дворники, лакеи, кучера, и под конец уже рабочий народ – фабричные и крестьяне. Соотношение которых составляет 10:1.
Я вижу, что в наше время жизнь рабочего человека с каждым годом становиться всё труднее. Положение стариков, женщин и детей рабочих, находится на грани выживания. Они прямо гибнут от усиленной работы и недоедания, и жизнь эта не обеспечена даже в своих первых потребностях.
Я вижу, что положение нерабочего сословия с каждым годом переполняется избытком и роскошью. Богатство дошло до таких размеров, о которых раньше и мечтать не могли в волшебных сказках. Человек обладающий таким состоянием может вообще не работать и при этом без труда пользоваться всеми благами жизни.
Я вижу, что сижу на шее у рабочего человека, и требую, чтобы он вёз меня. Я уверяю себя и других, что очень хочу помочь ему, но конечно только не тем, чтобы слезть с него.
Ведь это так просто. Если я хочу помогать бедным, т. е. сделать бедных не бедными, я не должен создавать этих самых бедных. Я одной рукой даю бедным, несколько рублей, а другой рукой забираю тысячи рублей.
Мог ли я на самом деле помочь? Я расслабленный, изнеженный, требующий помощи и услуг сотен людей, решил помогать – кому же? Людям, которые встают в пять, спят на досках, питаются капустой с хлебом, умеют пахать, косить, запрягать, шить. Людям, которые и силой, и выдержкой, и искусством, и самодисциплиной в сто раз сильнее меня. Этим людям я решил помогать! Самый слабый из них – пьяница, житель Ржанова дома, тот, которого они называют лентяем, во сто раз трудолюбивее меня. Он отдаёт во много раз больше, чем берёт от людей.
Трудно мне было признаться себе, но, когда я открыл глаза на происходящее, я увидел тот ужас, в котором жил. Я стоял по уши в грязи и хотел других вытаскивать из этой грязи.

СЦЕНА XII

РАБСТВО ЕСТЬ

Рабство есть. В чём же оно?
В том же, в чём оно всегда было и без чего оно не может быть: в насилии сильного и вооружённого над слабым и безоружным.
Самым сильным и главным в наше время являются деньги. Деньги получили самое большое применение, для лишения людей их имущества, свободы, и даже жизни. Но получается по сути своей, это всё то же классическое рабство, только в новой маске.
Я понял только то, что я знал давным-давно: ту истину, которая передавалась людям с самых древних времен и Буддой, и Исаией, и Лаодзы, и Сократом, и несомненно передана нам Иисусом Христом и предшественником его, Иоанном Крестителем. Иоанн Креститель на вопрос людей: что нам делать? – отвечал коротко и ясно: «у кого две одежды, тот дай тому, у кого нет, и у кого есть пища, делай то же». То же говорил Христос: что нельзя служить богу и мамону. Он запретил ученикам брать не только деньги, но две одежды. Он сказал богатому юноше, что он не может войти в царствие божие потому, что он богат, и что легче верблюду войти в ушко иглы, чем богатому в царство божие.
Некоторые индивиды защищают насилие, сравнивая людей с животными, и называют это борьбой за существование. И это может быть правдой, некоторые из них очень похожи на животных. Они как грабительницы-пчёлы, пользуются трудом других, и направляют результаты не на общие цели, а к личному удовлетворению. В итоге они как грабительницы-пчёлы, погибают от этого.
Я понял, что несчастия людей происходят от рабства, в котором одни люди держат других людей. Когда я был рабовладельцем, имея крепостных крестьян, я понял всю безнадёжность своего положения. Я понял, что мне не быть счастливым, пока я пользуюсь результатами их труда.
Рабство оно не только раба уродует, но и рабовладельца также. Нельзя с людьми обращаться по-скотски, и при этом самому оставаться человеком.

СЦЕНА XIII

СВИСТОК

В один из вечеров, в Москве проходил большой бал.
В тот вечер я вышел из дома в 9-м часу. Жил я в местности, окруженной фабриками, которые после недели непрерывной работы выпустили народ на выходной.
Каждое утро в 5 часов слышен один свисток, другой, третий, десятый, дальше и дальше. Это значит, что началась работа женщин, детей и стариков. В 8 часов другой свисток – это полчаса передышки и в 12 третий – это час на обед, и в 8 четвертый – это окончание работы.
По странной случайности, кроме ближайшего ко мне пивного завода, все три фабрики, находящиеся около меня, производят только предметы, нужные для балов.
На одной фабрике делают только чулки, на другой – шёлковые материи, на третьей – духи и помаду.
Горожане привыкли к этим свисткам, и лишь изредка сверяют по ним время, чтобы пойти на прогулку. Но что в действительности означают эти свистки, мало кого интересует. В действительности свисток в 5 утра, значит то, что спавшие в сыром подвале мужчины и женщины, подымаются в темноте и спешат идти в гудящую машинами фабрику. Часто они работают в жаре, духоте и грязи по двенадцать и больше часов подряд. Засыпают и снова подымаются, и снова и снова продолжают эту бессмысленную для них работу.
И так проходят одна неделя за другой с перерывами на праздники. В этот день был как раз один из тех праздников. Рабочие выходят на улицу: везде трактиры, царские кабаки, девки. И они, пьяные ходят из одного трактира в другой. Я прежде видел такие гулянки рабочих, и даже упрекал их в этом. Но с тех пор, как я слышу каждый день эти свистки и знаю их значение, я удивляюсь только тому, что не все они такие.
И вот показались со всех сторон кареты, все направлялись в одну сторону. В каретах дамы, закутанные в шубы и оберегающие цветы и прически. Всё, начиная от сбруи на лошадях, кареты, колес, сукна на кафтане кучера до чулок, башмаков, цветов, перчаток и духов – всё это сделано теми людьми, которые пьяные будут спать в ночлежных домах с проститутками, а некоторые в полицейском участке. Вот мимо таких едут посетители бала, и им и в голову не приходит, что есть какая-нибудь связь между тем балом, на который они собираются, и этими пьяными, на которых кричат их кучера.
Люди в каретах уверенны, что ничего плохого не делают. Они просто веселятся на балу. Веселятся! Веселятся с 11 до 6 часов утра, в то время, как большинство голодает, ночуют по приютам, а некоторые умирают.

СЦЕНА XIV

БАЛЫ

На бал приезжают повеселиться со всей округи. Женщины в полуобнажённом состоянии, с выставленными голыми грудями, с накладными задами и обтянутыми ляжками, молодые и не очень, являются среди чужих мужчин, и с ними под звуки одурманивающей музыки обнимаются и кружатся. Старые женщины, часто так же оголённые, сидят, глядят на молодых. Не мудрено, что это делается ночью, тогда, когда весь народ спит, чтобы никто не видел этого. Но они и не скрывают это, они считают, что и скрывать нечего, что это очень хорошо, что это просто веселье такое.
Может быть, так оно и есть. Но как мы дошли до такого?
Ведь каждая из женщин, которая приехала в платье за 150 рублей, не родилась на балу? Скорее всего она жила и в деревне, знает свою няню и горничную, у которой отцы и братья, для которых заработать 150 рублей на избу есть цель всей трудовой жизни. Она веселиться и знает, что носит на своем оголённом теле ту избу, о которой мечтает брат её любимой горничной? Предположим, что она по наивности не сделала таких выводов. Но понимает, что весь этот бархат, и шёлк, и конфеты, и цветы, и кружева, и платья не растут сами собой, а их делают люди? Этого же она не может не знать?
Не могла она не знать и того, что в эту ночь мороз доходил до 28 градусов и что кучер-старик сидел на морозе всю ночь. Но я уверен, что она не видит этого. Эта молодая женщина, попала под гипноз, её нельзя осудить. Она делает так, как её воспитывали родители.
Родители объясняют это так: «Я никого не принуждаю: вещи я покупаю, людей – я нанимаю. Я не принуждаю никого, я даю деньги. Что же тут плохого?»

СЦЕНА XV

ПАПИРОСКИ

Однажды я зашёл в гости к одному знакомому. Проходя первую комнату, я удивился, увидев двух женщин за столом. Я знал, что знакомый мой – холостяк. Худая, жёлтая, женщина, лет 30-ти, в накинутом платке, быстро, быстро что-то делала руками и пальцами над столом, нервно вздрагивая, точно в каком-то припадке. Напротив, сидела девочка и точно так же что-то делала, точно так же вздрагивая. Обе женщины, казалось, были одержимы. Я подошёл ближе и увидел то, что они делали. Они взглянули на меня и так же сосредоточенно продолжали своё дело. Перед ними лежал рассыпанный табак и патроны. Они делали папироски. Женщина растирала табак в ладонях, захватывала в машинку, надевала патроны и кидала девочке. Девочка свертывала бумажки в папиросы. Все это делалось с такой быстротой, с таким напряжением, что нельзя описать этого. Я выразил удивление их быстроте.
– Четырнадцать лет только этим и занимаюсь, – сказала женщина.
– Что же, трудно?
– Да, дышать тяжело бывает.
Впрочем, я сам уже увидел это. Девочка занимается этим третий год, но видно, что организм её начал разрушаться.
Знакомый мой, добрый и либеральный человек, нанял этих женщин делать папироски за 2 рубля 50 копеек за тысячу штук. У него есть деньги, и он даёт их за работу. Что ж тут плохого? Знакомый мой встает часов в 12. Вечер, от шести до двух, проводит за картами или фортепиано, питается вкусным и сладким; всю работу за него делают другие. И вот от скуки он выдумывал себе новое удовольствие – курить.
И выходит, чтобы заработать себе на пропитание, эта женщина и девочка превращают себя в машину и губят своё здоровье вдыхая табак. А у него есть деньги, которые он не заработал, и он предпочитает играть в карты, чем делать себе папиросы.
Я поговорил с ним об этом. Но услышал возражения. Он говорил: «Если я буду сам крутить папиросы, и буду отдавать эти деньги бедным, то у бедных всё равно всё отберут, и та моя капля в море не поможет».
Есть индейская сказка о том, что человек уронил жемчужину в море и, чтобы достать ее, взял ведро и стал черпать и выливать на берег. Он работал так не переставая, и на седьмой день морской дух испугался того, что человек осушит море, и принёс ему жемчужину. Если бы наше общественное зло угнетения человека было море, то и тогда та жемчужина, которую мы потеряли, стоит того, чтобы отдать свою жизнь на вычёрпывание моря этого зла. Князь мира сего испугается и покорится скорее морского духа; но общественное зло не море, а вонючая, помойная яма, которую мы старательно наполняем сами своими нечистотами. Стоит только очнуться и понять, что мы делаем, разлюбить свою нечистоту, чтобы воображаемое море тотчас иссякло и мы овладели той бесценной жемчужиной братской, человеческой жизни.

СЦЕНА XVI

РАЗДЕЛЕНИЕ ТРУДА

Одни люди заняты умственной и духовной работой, а другие физической. Первым хочется думать, что это самый правильный обмен услугами. Они отдают свой умственный труд, а взамен, большая часть людей кормит, одевает, и делает за них всю грязную работу. Вы давайте нам пищу для тела, а мы вам взамен пищу духовную. На первый взгляд обмен, кажется, совершенно верный, но в жизни получается не совсем так. В реальности получается, что пищу для тела отдают прежде, чем получают духовную.
Производители духовной пищи говорят: для того чтобы мы могли дать духовную пищу, вы кормите, одевайте нас, выносите за нами наши нечистоты.
Производители телесной пищи не заявляют никаких требований и отдают телесную пищу, даже если не получили духовной. Получается условия обмена не одинаковы. Что если, каждый работник тоже скажет: перед тем, как я начну работу, мне нужно иметь плоды духовной пищи. Для того чтобы мне иметь силы для работы, мне необходимы: религиозное учение, порядок в жизни, радости и утешения, которые дают искусства. У меня нет времени создавать свое учение о смысле жизни, – дайте мне его.
У меня нет времени придумывать законы, при которых бы не нарушилась справедливость, – дайте мне это. У меня нет времени заниматься механикой, физикой, химией, – дайте мне книги с указанием о том, как мне улучшить свои орудия, свою работу, свои жилища, свою жизнь.
А пока всё, что вы предлагаете мне, не годится, и мне это не нужно. И пока я не получу этой пищи, я не могу работать для вас. Что, если рабочий скажет это? И если он скажет это, ведь это будет не шутка, а только самая простая справедливость. Ведь если рабочий только скажет это, то правды гораздо больше на его стороне, чем на стороне человека умственного труда. Правды на его стороне больше потому, что труд, рабочего человека необходим и тем и другим. И если человеку умственного труда ничего не мешает давать рабочему духовную пищу, то рабочему мешает то, что у него самого очень мало этой телесной пищи.
Вот уже лет 10 у нас в России расходятся миллионами книги, картины, открываются балаганы, и народ и смотрит, и поёт, и получает духовную пищу не от нас, а из Европы. И вот вопрос: а где наши производители, которые обещали поставлять народу духовную пищу? А они оправдываются и хлопают глазами. А поздно уже хлопать глазами, вы взяли на себя обязательство учить народ, а он за это кормит вас. Только поэтому вы освободили себя от другой, настоящей работы.
Чему же вы научили его? Народ ждал годы, десятки, сотни лет. Вы учите и удивляете только друг друга, а про народ давно забыли. Так забыли, что другие начали учить и удивлять его, и вы даже не заметили этого. Так несерьёзно вы говорили о разделении труда, и о своей пользе для народа. Так очевидно, что это, была одна очередная бесстыдная отговорка.

СЦЕНА XVII

ОПАСТНОСТЬ НАШЕЙ ЖИЗНИ

Как бы мы ни старались скрыть от себя очевидную опасность потери терпения у людей, которых мы душим. Как бы мы ни старались противодействовать этому, опасность эта растёт с каждым днём. Опасность уже давно назрела так, что мы чуть держимся в своей лодочке в бушующем океане, который вот-вот проглотит нас. Рабочая революция с её ужасами разрушений уже грозит нам, последние 30 лет. До сих пор, кое-как разными хитростями мы на время оттягиваем её взрыв. Давящие народ классы, кроме царя, не имеют теперь в глазах народа никакого оправдания; они держатся только насилием и хитростью, но ненависть народа и презрение к ним растут с каждым годом.
В народе в последние три-четыре года вошло в употребление новое слово, которого я никогда раньше не слышал. Этим словом пользуются, когда надо поругаться на барина. Это многозначительное слово: дармоеды. Ненависть и презрение народа растёт, а силы богатых классов слабеют. Обман, на котором всё держалось уже почти не работает. Возвратиться к старому нельзя, и возобновить разрушенный престиж тоже нельзя. А что же тогда делать? Для тех, кто никак не хочет менять свою жизнь, остаётся надеяться, что на их жизнь хватит, а там хоть трава не расти. Так и делает слепая толпа богатых классов, но опасность всё равно растёт, и ужасная развязка приближается. На первый взгляд вопрос кажется не разрешимым.
Но ларчик просто открывается.
Этот вопрос есть старый вопрос о том, каким образом одним людям пользоваться трудом других людей. Раньше использовали прямое насилие, т.е. рабство. В наше время это делается с помощью собственности.
Собственность — это источник страданий людей. Одни имеют её, но бояться потерять. Другие не имеют, и бояться тех, у кого она есть. И на этот страх направлена почти вся деятельность нашего общества.
Что же такое собственность? Люди привыкли думать, что собственность это что-то действительно принадлежащее человеку. Поэтому и назвали они это собственностью. Мы говорим про дом и про свою руку одинаково: моя собственная рука и мой собственный дом.
Но ведь это, очевидно, заблуждение и суеверие.
Если присмотреться, то легко увидеть, что такое собственность. Это инструмент, с помощью которого одни люди пользуются трудом других. А труды других никак не могут быть нашими собственными. Собственным, своим человек всегда называл и будет называть себя, то, что всегда подчинено его воле. Это прежде всего его тело, свои руки, ноги, уши, глаза. Как только человек называет собственностью то, что не есть его тело, он делает ошибку и начинаются страдания. Человек ошибочно считает своей собственностью свою жену, своих детей. Но жена и дети никогда не будут подчиняться вашей воли. И собственность денег никогда не будет собственностью, а только обманом самого себя и источником страданий.
Слова всегда имеют понятное значение до тех пор, пока мы умышленно не дадим им ложный смысл.
Что значит слово — собственность?
Первое — она принадлежит мне одному исключительно, и я могу делать с ней всё, что хочу.
Второе — она остаётся моей до конца жизни, и никто не может отнять её у меня.
Третье — это то, чем я должен пользоваться, увеличивать, и улучшать.
На первый взгляд всё понятно, а между тем во имя этой собственности и происходит всё страшное зло мира: и войны, и казни, и суды, и тюрьмы, и роскошь, и разврат, и убийство, и в итоге гибель людей.

СЦЕНА XVIII

ОБЩЕСТВЕННОЕ МНЕНИЕ

Давайте представим, что получится из того, если несколько чудаков-сумасшедших из богатых классов начтут сами пахать, колоть дрова, шить сапоги не по тому что это необходимо, а потому что это приносит им удовольствие. Получится, что несколько сумасшедших на деле могут показать, что это нормально жить так. И что можно перестать думать по-старому, и отбросить вредные суеверия и ложные условия жизни.
Но что могут изменить несколько чудаков?
Всё измениться тогда, когда этого будет требовать общественное мнение. А общественное мнение будет требовать этого тогда, когда поменяются представления людей. А представления людей поменяются тогда, когда они увидят, что можно жить по-новому. А жить по-новому это как? Это так, как эти несколько сумасшедших. Вот так из малого, рождается большое.
Я помню, как 25 лет тому назад таким образом изменили отношение к рабству. Никто не считал крепостное право, чем-то плохим, но общественное мнение изменило это положение, и тем самым изменило жизнь людей. То же самое произойдёт и в отношении денежной власти. Общественное мнение в этом отношении уже началось, и быстро набирает обороты.
Стоит человеку нашего времени, только на минуту взглянуть на свою жизнь со стороны, и он видит весь ужас, того как он живёт.
Возьмем для примера молодого человека богатых классов. Всякий хороший юноша считает, что стыдно не помочь старику, ребенку, или женщине. Он считает, что стыдно подвергать опасности жизнь или здоровье другого человека. Он считает, что стыдно и дико делать так, как делают киргизы во время бури: высылают баб и старух держать под бурей углы кибитки, а сами продолжают сидеть за кумысом в тепле. Он считает, что стыдно слабого человека заставлять делать за себя работу, считает, что ещё хуже во время опасности на горящем корабле, например, первому лезть в спасательную лодку.
Он считает, что всё это делать плохо, но в обычной жизни делает гораздо худшие вещи. Стоит ему только вдуматься, чтобы увидеть и ужаснуться. Молодой человек носит чистые рубашки каждый день. Кто моет их на реке? Женщина, очень часто старая и больная, но он всё равно каждый день посылает её стирать. Этот молодой человек заводит лошадей для своего удовольствия, но выезжает их не сам, а просит других людей. Обычно другие рискуют за него своим здоровьем, а он садиться на лошадь, когда опасность уже миновала. Он ставит другого в опасное положение и пользуется этим риском для своего удовольствия?
И если посмотреть прямо то, вся жизнь богатых классов состоит из ряда таких поступков. Непосильные труды стариков, детей, женщин и дела, с опасностью для жизни совершаются ради чего? Ради простого удовольствия для богатых, которыми они и наполняют всю свою жизнь.
Придёт время, когда стыдно будет обедать в пять блюд, стыдно будет ехать на извозчике, когда можно пешком пройти; стыдно будет кормить собак молоком и белым хлебом, когда есть люди, у которых нет молока и хлеба, и топить печи, в которых не варят пищи, когда есть люди, у которых нет освещения и отопления. И к такому взгляду на жизнь мы неизбежно и быстро идём. Мы стоим уже на рубеже этой новой жизни, и этот новый взгляд на жизнь есть заслуга общественного мнения.
А общественное мнение в основном делают женщины, поэтому женщины особенно сильны в наше время.

СЦЕНА XIX

ЖЕНЩИНА - МАТЬ

Если бы только женщины поняли своё значение, свою силу и направили её на дело спасения своих мужей, братьев и детей. На спасение всех людей!
Жёны-матери богатых классов, спасение людей нашего мира от зла, в ваших руках!
Только не тех женщин, которые заняты своими талиями, причёсками и против своей воли рожают детей и отдают их кормилицам. Только не тех женщин, которые ходят на разные курсы и говорят о психомоторных центрах и дифференциации. Только не тех женщин, которые стараются избавиться от рождения детей для того, чтобы не препятствовать своему одурению, которое они называют развитием.
Я говорю про тех женщин, которые, знают счастье любви к мужу – счастье, которое не кончается, не обрывается, как все другие. Счастье, которое создаёт начало нового счастья – любви к ребёнку. Вы одни, знаете тот настоящий труд и знаете истинные награды за него, и то блаженство, которое он даёт.
Вы знаете, это, когда после радостей любви вы с волнением, страхом и надеждой ждёте того мучительного состояния, которое сделает вас больными на 9 месяцев. Вы знаете, что оно приведёт вас к невыносимым страданиям и болям. Поэтому вы знаете условия настоящего труда, когда вы с радостью ждёте приближения самых страшных мучений, после которых наступает вам одним известное блаженство.
Вы знаете, это тогда, когда сразу же после этих мук, без отдыха, без перерыва вы беретесь за другой ряд трудов и страданий – кормления, при котором вы не спите напролёт целые ночи, а с затёкшими руками одиноко ходите, качаете разрывающего вам сердце больного ребёнка. И когда вы делаете всё это, не ожидаете за это похвалы или награды. Когда вы делаете это не как подвиг, а как работник евангельской притчи, пришедший с поля, считая, что вы сделали только то, что должны были.
Вы знаете, что, если вы настоящая мать, то вам не важно, что никто не видит вашего труда, не хвалит вас за него, вы не ждёте благодарностей, и не ждёте награды. И с следующим ребенком вы делаете то же: опять страдаете, опять делаете невидимый труд и опять не ждёте ни от кого награды.
Если оно так, вы знаете, что такое настоящее счастье. Вы понимаете, что только самоотверженный, невидимый труд, с опасностью для жизни и есть главное призвание для каждого человека. И тогда вы будете предъявлять такие требования и к другим. Вы будете оценивать людей исходя из этого положения, и тоже самое применять к своему мужу, и к этому же готовить своих детей.
Такая мать не будет спрашивать, как ей воспитывать своих детей, потому что знает, в чём настоящее призвание человека. Такая женщина не будет поощрять мужа к обману, она уважает и ценит в мужчинах честный труд. Такая мать не будет спрашивать у других, что ей делать, потому что она всё знает и ничего не боится.
Если и могут быть сомнения у мужчин и бездетных женщин о том пути, на котором они находиться, то для женщины-матери путь этот твердо и ясно определен. Она не ожидает никакой оплаты за свой тяжёлый труд, и она принимает все те страдания материнства как должное, и тем самым достигает высшей точки развития, до которой только возможно дотянуться человеческому существу. Это божественное существо становится путеводной звездой для всех людей, стремящихся к счастью. Поэтому только мать может по-настоящему ответить на вопрос, – Что делать?
Вот такие вот, женщины имеют власть над мужчинами, которые имеют власть. Вот такие вот, женщины готовят новые поколения людей и устанавливают общественное мнение, и потому в руках этих женщин высшая власть спасения людей от существующих угроз нашего времени.
Да, женщины-матери, в ваших руках, больше чем в чьих-нибудь других, спасение мира! (Слышит шум колёс и ржание лошадей, звук приближающихся шагов.)

Степан вбегает в комнату.

СЦЕНА XX

МИСТЕР КАТ

СТЕПАН и АНДРЕЙ НИКОЛАЕВИЧ.

СТЕПАН (Со страхом в глазах). Андрей Николаевич, приехали изверги! Пристав и ещё человек пять с ним. Господи спаси и сохрани.
АНДРЕЙ НИКОЛАЕВИЧ (Спокойно). Ты Степан не суетись, предложи гостям чаю, скажи, что барин сейчас к ним выйдет. Скажи, что препятствовать закону не буду. Пусть пристав не волнуется.

Андрей Николаевич подходит к стойке на которой висит мундир, рассматривает, стряхивает пыль.

СТЕПАН (С грустью). Андрей Николаевич, но зачем они вас?
АНДРЕЙ НИКОЛАЕВИЧ (Вздохнув). Зачем! Видимо это судьба такая. До сих пор мне везло, но теперь пришла и моя очередь. Но я просто так им не сдамся. (С улыбкой.)

Андрей Николаевич одевает мундир, подходит к столу и достаёт из красивого футляра дуэльный пистолет.

СТЕПАН (Крестится). Господи, помилуй.
АНДРЕЙ НИКОЛАЕВИЧ (Заряжает пистолет). Ступай Степан, а то наши гости будут волноваться, иди и ничего не бойся. И помни страшно бывает тем, кто не понимает причин зла, и тем, кто не видит выхода, и тем, кто не способен бороться. А мы с тобой ещё поборемся.

Степан, опустив голову выходит из комнаты. Андрей Николаевич усаживается на кресло у камина, разглядывает пистолет.

Выстрел. Ржание лошадей. Другой выстрел. Крики людей. Во дворе дома началась перестрелка. Тишина. Звук шагов на лестнице.

В комнату врывается женщина, лет 30-ти в мужской одежде, с пистолетом в руках, Андрей Николаевич молниеносно направляет на неё пистолет, она останавливается и в ответ направляет свой пистолет. Возникает пауза.

ЖЕНЩИНА (Не опуская пистолет). Мистер Дрэй, это вы?
АНДРЕЙ НИКОЛАЕВИЧ (Не опуская пистолет). А вы кто? И от куда знаете это имя?
ЖЕНЩИНА (Опуская пистолет). Хочу вам напомнить, что вы не один Мистер Дрэй.
АНДРЕЙ НИКОЛАЕВИЧ (Не опуская пистолет). Мистер Кат?
ЖЕНЩИНА (Спокойно). Опустите пистолет.
АНДРЕЙ НИКОЛАЕВИЧ (Опуская пистолет). Но, я думал вы мужчина.
ЖЕНЩИНА. Катерина Орлова, а вы как я понимаю Андрей Ростовцев.
АНДРЕЙ НИКОЛАЕВИЧ (Вставая с кресла). Прошу прощения сударыня Орлова, я…
КАТЕРИНА ОРЛОВА (Перебивая). Ещё будет время на извинения, а сейчас нужно уходить. Я так понимаю вы ещё хотите побороться за освобождение людей?
АНДРЕЙ НИКОЛАЕВИЧ. Освобождение от чего?
КАТЕРИНА ОРЛОВА (С ухмылкой). От рабства, конечно. Во дворе ждут лошади и команда преданных революции людей. Они уже ответили себе на вопрос – Что делать? И этой команде не помешает такой человек, как вы. Но решать нужно сейчас, вы снами или нет.

Екатерина Орлова выходит из комнаты. Андрей Николаевич остаётся стоять посередине комнаты. В комнату вбегает Степан.

СТЕПАН (Взволнованно). Андрей Николаевич, господи боже мой, там такое... Смертоубийство.
АНДРЕЙ НИКОЛАЕВИЧ. Собирайся Степан. Мы уезжаем.
СТЕПАН (Удивлённо). Уезжаем, куда?

Андрей Николаевич подходит к Степану, пожимает ему плечи.

АНДРЕЙ НИКОЛАЕВИЧ. Делать революцию, мой друг.

Андрей Николаевич выходит из комнаты. Степан остаётся один.

Занавес.